Они просто шагали не в ногу

Причислить Александра Мирзаяна к штатным диссидентам было не в пример проще. Не особенно для этого требовалось углубляться в его творчество. Достаточно было обойтись формальными признаками: запрет к печатанию и выпуску пластинок, запрет на публичные выступления. Все: диссидент.

На самом деле, гораздо поучительней был путь этого армянского мальчика, родившегося в столице Азербайджана, учившегося с «Бауманке» и работавшего инженером в московском НИИ, к русской поэзии.

Может быть, одним из вероятных утверждений о том, как это произошло, станут слова ученика фрезеровщика, помощника прозектора Иосифа Бродского, последнего из русскоязычных поэтов – нобелевских лауреатов: поэзия неизбежна и предопределена фактом сущности русского языка.
Мирзаян вначале выступает как своего рода трансформатор: он доносит до слушателя свои песни на стихи Бродского и Хармса, Цветаевой и Ахматовой. Вот он, побудительный мотив: приобщение к настоящей русской культуре. Вот она, ответственность: кто, если не я. Вот она внутренняя свобода: делать не то, что принесет деньги, а то, что согреет душу.

Кто может знать, какой была бы тематика творчества Мирзаяна-поэта, родись он раньше. А так… Бессмысленность целины не вдохновляла, рахитичный аппендикс КВЖД, именуемый «стройкой века», вызывал идиосинкразию, Белка со Стрелкой навязли на зубах… Хвастовство по поводу строительства всех этих саяно-шушенских ГЭС вызывало недоумение: «… куда мы движемся в природе?..».

Кто впитал в себя образы Цветаевой или Бродского, вряд ли вдохновится пустословием. Мирзаян рано понял, что роль прославителя не для него, и сделал вывод: «пророки свое Отечество обходят», их там просто нет. И ему там, где слова «миру – мир» «выписывали автоматом», места тоже не было.
Да, «слагать песни для общепита» Мирзаян отказывается. Но не следует думать, что его творчество сплошь и рядом социально. Отнюдь. Тот, кто воспитан на русской классике, любовную лирику обойти не может.

Живая красота, родинка на ноге, открытые плечи, утро, и женская голова рядом, натертые сапожками ноги – это не только чувственная любовь, это отношение христианина с мусульманского востока к женщине.

И еще был вечный и многоликий Гамлет, и вывод о том, что жизнь дорога, но истина еще дороже.
Сложнее пришлось штатным «диссидентам» с Александром Дольским. Записать его в инакомыслящие не удавалось: не было в нем ничего от «нигилистов». Сделать из него записного трубадура тоже не вышло: не было в нем тихого и покорного примиренчества. Объявить заурядным не получилось: слишком талантлив был. Так и обходили его начетчики-диссиденты молчанием, словно и не было Дольского вовсе.

А ведь он был, талантливый во всем и трудолюбивый, ни на кого не похожий и артистичный. У него был абсолютный слух, он виртуозно владел гитарой и писал прекрасные тексты. В театр к Райкину попасть мечтали многие. Жванецкий, например, не смог. А Дольского Райкин приглашал сам. И неоднократно. Дольский соглашается, но ненадолго. Он быстро вырос из райкинского юмора и райкинской сатиры, как вырастают дети из коротких штанишек.
Дольский засел за книги, за поэтику, за теорию стихосложения, за переводы из Бодлера и Брехта, за Уитмена и Шекспира.
Вскоре все увидели нового Дольского: гитариста-виртуоза и гениального исполнителя. Каждую свою песню он делает мини-спектаклем, а представление – театром одного актера.

Вот моноспектакль о русских офицерах, аристократах не по праву рождения, а по отношению к чести и долгу…
А вот образ Родины, изначальной и вечной, горестной и часто жестокой…
Дольский был первым, кто силу своего слова соединил с силой и талантом исполнителя.